Читать книгу "Доброключения и рассуждения Луция Катина  - Борис Акунин"

Луций не помнил, где бродил после краха всех своих замыслов. Улицы, дома, заборы, прохожие – он не замечал ничего. Раз увидал вывеску трактира «Забудь Печали», вошел, попросил водки, которую отродясь не пробовал. Выпил пахучей гадости, обжегшей горло, но ни опьянения, ни облегчения не ощутил. Тогда потребовал бумаги, чернил и с ожесточением написал несколько размашистых строк.

Вот так. Кончено!

Потом, уже с целью, скорым шагом направился к телятниковскому дворцу и прошел в крыло, где квартировал Козлицкий.

Секретаря Луций нашел в обществе хозяина, перед обильным угощеньем. Егор Васильевич был улыбчив и трезв, но Иван Спиридонович с трудом удерживал подбородок на опертой об стол руке.

– Выпил вина, впервые в жизни, – сообщил он Катину заплетающимся языком.

– Вы тоже? – поморщился Луций, недовольный присутствием постороннего лица. Говорить с Козлицким он хотел наедине.

– Хоррошая штука!

Телятников полез с полным кубком – потчевать.

– Нельзя не выпить, батюшка. Такие дни – всему поворот! Сначала я мочалку свою сбрил, и ничего, свет не перевернулся, а государыня дала ручку облобызать да пожаловала привилею на поиск медных руд. Великое дело! А ныне дочку выдаю, Иринеюшку, за друга и благодетеля Егор Васильича…

Полез целовать Козлицкого, тот подмигнул Катину.

– Вот как на Руси нынче жить-то надо! Дурак я был со своей бородой! – всё не мог нарадоваться хозяин. – Бороде цена – тьфу, а медные рудники – это огого! Неее, на Руси от власти отгораживаться нельзя, себе убыток! Надо при ней близехонько быть, коли умный человек. Вот в чем истинная сила, вот в чем русское счастье! Дай, Егорушка, я тебя ишшо поцалую…

Но второго лобызания секретарю стерпеть не пришлось, потому что Иван Спиридонович икнул, ослабел и поник мутным ликом прямо в блюдо с белужьей икрой.

– Сейчас спокойно поговорим, – молвил Козлицкий, поворачивая будущему тестю голову, чтоб не задохнулся. – Эй, кто там, сюда!

Вошли двое бородатых слуг в шелковых поддевках.

– Что уставились? Барин у вас теперь часто такой будет. Привыкайте. Забирайте, несите в спальню. Да приготовьте огуречного рассолу. Проснется – дайте.

Остались вдвоем.

– Поздравляю. Как же вы ее полюбили? – сказал Луций, глядя на жениха с удивлением. Девица Иринея казалась нашему герою неумна и нехороша. О чем с такою говорить? А о спальном деле даже и помыслить неприятно – чай брак-то будет не белым.

Удивился и Козлицкий.

– Разве можно такую не полюбить? Мне за нею двадцать тысяч душ дают, один железный завод, один медный, две суконные мануфактуры, да деньгами миллион двести пятьдесят тысяч! И царица еще пожалует что-нибудь. Она любит свадьбы устраивать.

– Теперь вы станете большим вельможей? – понимающе кивнул Катин. – «Близехонько от власти»?

– Ошибаетесь, – покачал пальцем Егор Васильевич. – Это моему тестюшке нужно, не мне. Я не сильным, я счастливым быть хочу, а сила и счастье у нас в России ходят поврозь. Какое может быть наверху счастье, если со всех сторон хищные звери, загребущие, завидущие? Рано иль поздно сыщется некто позубастей иль повывертливей и сожрет. Нет, умно́ жить – это набрать наверху столько добычи, сколько сможешь, да вовремя отдалиться, притом с властью не рассорившись. Так я и сделаю. Через некое время скажусь хвор – у меня и вправду от придворной жизни нервические трясения с мигренями. Съеду из Питера подальше. С таким-то богатством! А с супругой мы заживем душа в душу. Я в подмосковной вотчине, она в волжской, и оба счастливы.

Посмеявшись своей шутке, Козлицкий посмотрел на собеседника в упор, и стало видно, что глаза у секретаря нисколько не веселы.

– Вы вот после нынешнего фиаско, я видел, побрели посыпать голову пеплом да отчаиваться. А я, сопроводив государыню, сразу предпринял матримониальный апрош. Потому что благодаря вашей экзерциции с предварительным совещанием понял как дважды два: просвещенные комиссии в России затевать рано. Свободы и достоинства тут пока никому не нужно. Государыня знаете что после сказала? «Глупо предлагать пирожные тем, кто не наелся черным хлебом». И еще прибавила, велев записать сию мысль для письма Вольтеру: «Умный правитель не стремится насыпать горы там, где природою замыслена равнина, а приспосабливает свои мечты к природному рельефу местности». Вот что у нас будет с реформами, дорогой Луций Яковлевич. Я лучше сам по себе поживу, а Россия пускай сама по себе.

Слова эти повергли Катина в еще горшую печаль. Выходит, он собственными стараниями убедил монархиню в тщетности перемен! Думал достичь одного, а добился противуположного…

Наш герой повесил голову, его грудь исторгла тяжкий вздох, и дальнейшую речь премудрого секретаря он слышал как в тумане.

– …Однако ж не думайте, что я брошу вас без помощи и совета, – рек Егор Васильевич. – Совет мой вот каков. В Москве, когда откроется комиссия, вам нужно будет себя как следует показать. Почин уж есть, царица вас взяла на примету. Будьте ловчее и сумеете многого добиться. Однако мечтания о парламентах оставьте. В России возможно сделать дело, только если опираешься на монарха. Иных рычагов в сей государственной конструкции не бывает. Я научу вас, как вести себя с императрицей. Когда следует помолчать, а когда можно говорить и какие слова выбирать. Гор вы не своротите, но кое-чего добьетесь.

Встрепенувшись, Катин протянул доброжелателю бумагу, писанную в трактире.

– Не трудитесь. Я слагаю с себя депутатство. Примите и медаль. Совет ваш несомненно хорош. Вы самый умный человек в России и понимаете ее много лучше меня. Но я вашей наукой жить не смогу и не захочу. Хитрить, втираться в расположение к высшим, повседневно подличать, пускай и ради общественного блага? Моя нравственная конституция того не попустит, а что я без нее?

Взгляд Егора Васильевича сделался тяжелым.

– Стало быть, спокойствие совести для вас важнее отечественного блага? Я, признаться, смотрел на вас и думал: вот человек, лучший, чем я. А вы не лучший. Просто вас манят иные удобства. Не матерьяльные, а самоласкательные. Тогда уезжайте отсюда. В России одно из двух: или совесть свою лелеять, или большие дела делать, а промежду не удержишься. Впрочем, оно, вероятно, везде так – хоть во Франции, на родине философов, хоть в Британии, на родине народного представительства. Разве что в вашем Гартенлянде можно иначе, но какие там великие дела, в том малом прудочке?

– Лучше в чистом прудочке, чем в грязном океяне, – хмуро молвил Луций. – Прощайте, сударь. Дай вам бог в этом безумии не лишиться вашего острого ума.

* * *

Новый совет, данный проницательным Егором Васильевичем, опять был хорош. Именно: уехать отсель, вернуться в милый Гартенлянд, думал Катин. Должно быть, я родился не в том месте. Иль раньше срока, потому исторгнут российской материнской утробой как недоношенный плод.